Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива - Юрий Ценципер

Меня очень беспокоит вопрос о Волоче. Какая я ни есть (я стараюсь быть лучше) – ты обязан очень серьезно подумать о нашем совместном воспитании его и найти время заниматься им. У него много нехороших черт – он лживый, ленивый, грубит.

Это так. Володя приврать любил. Но отец говорил: “Ложь – это когда с выгодой для себя. А так – фантазии”. Хотя в случае с Володей это иногда сливалось.

Были и такие мамины слова:

Твое большое письмо я получила. Очень обрадовалась ему, и комок, который был у меня на сердце, растаял. Загрустила о тебе. Очень захотелось побыть с тобой. А тебе? Все твои советы постараюсь выполнить. Я буду себя любить и беречь. И ты меня, Миша, береги больше. Ведь твоя обязанность не только быть завхозом и наркомфином моим, это очень важно, но это еще не все. А поехать куда-нибудь с тобой я мечтаю уже много лет.

Поехать куда-нибудь вместе не получалось – оба были люди нездоровые, лечение разное, основным местом отдыха были санатории. В начале мая 1947 года отец поехал в санаторий в родной Крым – первый раз после войны. Вот некоторые наблюдения из его писем, которые отец часто начинал писать еще в поезде:

Дорогая Атька!

Сижу в вагоне-ресторане. Два же дня. За окном – Орел. Руины. Свернутые в комки железные оковы от вагонов, огромные стены, которые лежат… Горы щебенки и битого обожженного кирпича. И над ними – флаги. И очень веселые первомайские песни. И так – очень часто. Я все время смотрю в окно, и в памяти моей возникают дни войны… Иногда поезд идет еле-еле, потому что насыпь почти обвалилась. Иногда где-то вижу: валяется обгоревший остов танка, исковерканные обрубки мостов. Попалось кладбище. Наверное, немецкое, ибо вид его грустный: все запущено, повалено и уж очень как-то уныло.

В Симферополе не стал задерживаться, а сел прямо на автобус (забыв предварительно новые “темные” очки в вагоне) и – на юг. Сидел, смотрел и дрожал от восторга. Все, что с детства мне так мило и дорого – все это было вокруг. День был отличный, не жаркий. Приехал и устроился в гостинице.

Наконец, вчера получил путевку за 1900 р. на 24 дня (с 8 по 31/v) в самый лучший в Ялте санаторий. Сегодня я уже в нем. Комфорт потрясающий. Спальная мебель, гардины, сервис, как американский. Кормят здесь, как говорят, вкуснее, чем во всех остальных местах.

Я немножко подзагорел. Купаюсь по 3–4–5 раз в день и получаю безмерное удовольствие. Хожу все время (в связи с этим) с полотенцем на плече. Сплю на балконе. Сейчас тут особенно красиво – полнолуние. Дух захватывает, когда смотришь на море. Мне как-то больно даже при этом немного – посмотришь и вспоминаешь детство. А когда тебе уже порядком лет, вспомнить о детстве не столько приятно, сколь грустно. На днях мы в 9 час. вечера сели на многоместный катер и вышли в “вольное” плавание на 1½ часа. До чего же хорошо было! Я недавно где-то прочел, что Чехов считал самым лучшим описанием моря слова одной девочки: “Море было большое”.

В Ялте отец получил письмо от Володи:

Дорогой папа! Я живу хорошо. Избил Ваську. Как ты живешь? Напиши мне. Ездил в зоопарк. Юра сдал алгебру на 5. Папа, когда приедешь, достань мне собаку. Нарисуй мне – я и пес.

А это из писем отца из другого санатория, уже в Харьковской области:

Дорогие мои, хорошие жена и дети!

Сутки я уже на отдыхе. Доехал очень хорошо. Со станции ехал на санях и ощутил сильный запах конского навоза, который сразу оторвал меня от Москвы. Место очень хорошее. Принял ванну, плотно поел и пошел походить. Палату я сам себе выбрал – на 4 человека. Койка моя у окна – форточка (а то и окно – я его вчера же специально для этого распечатал) все время открыты. Место неплохое – в 300 метрах – Северский Донец. Здесь шли тяжкие бои. Стены корпусов изрешечены осколками и пулями. Сохранилось много воронок, окопчиков. Часть зданий разрушена. На некоторых вытершиеся от времени надписи: “Ни шагу назад”, “Не пустим фашистов на Сев. Донец” и т. д.

Медобслуживание очень хорошее. Огорчения: 1) свет плохой; 2) народ неинтересный; 3) библиотекарь, кроме Мичурина, Брокгауза и Чернышевского, почти ничего не может предложить.

Сейчас дали 3-х человек в палату. В сумме им 150 лет. Один весит 95 кг, два других – по 50–55. Общий их рост – 3 метра. Один по виду – завмаг, другой – аптекарь, третий – анархист начала 1900 годов. (Впрочем, может быть, я ошибаюсь.)

В клубе – танцы и скука. В общем, я буду налегать на чтиво и на ходьбу. Завтра на прием к врачу.

Я очень рад, что отдыхаю. Наслаждаюсь страшно. Многие тут ворчат (хлеб не такой, свет не такой, жарко, холодно) – а мне все любо.

Как вы встречали Новый год?

И мне было очень грустно. Встретил я его за столиком (в общей столовой) среди нескольких случайных людей. Выпили, побузили и пошли спать.

Морозы и у нас стояли 31/xii – 2/i. А сегодня уже снег сыплет обильный и совсем не морозно. Втянулся я в свою скучную жизнь, и дни побежали незаметно. В большинстве здесь народ серьезно и сильно больной. Устроили 31-го в палате елку (со свечками и светящейся – от лампочки – звездой). Из 2 подушек, простыни, полотенца я смастерил чудо – Деда Мороза (со всех палат приходили смотреть!).

Как всегда при отъезде, немного грустно. Хороша все-таки Украина! Красива, и поесть здесь умеют. Я наелся сала всласть, поел и другие украинские яства. Научился и балакать по-хохляцки, а теперь рвусь домой.

В этих и многих других письмах очень отчетливо проявляется отец – его непритязательность, приветливое расположение и интерес к людям.

Конечно, в некоторых письмах со стороны мамы, помимо нескрываемой любви к отцу, не обходилось без упоминаний об окружавших его женщинах. Ничего не поделаешь – нравилась отцу эта половина человеческого рода, и это было заметно. Однако тональность маминых вопросов к нему в тот период их жизни была более мягкой, зачастую шутливой, ироничной, иногда ехидной, но в общем доброжелательной. С годами приходило понимание и реальное осмысление жизни.

За всех девцев твоих получишь у меня как следует. Не смей! Бить буду! Ругаться буду! Мстить буду! Им всем скажи: пусть не надеются, дуры такие.

Еще целую, обнимаю изо всех сил.

Вот и все. Отдыхай. Не скучай. Придерживайся правила: “На безрыбье – и рак рыба”. Подбери себе компанию – иначе нервы не отдохнут. Меня все донимают, как это я тебя отпустила одного на 60 дней. Пугают. Смотри, Мишка, убью! Не будь скотиной.